“На Ваше заявление сообщаю, что В. С. Тимирев, 1914 года рождения, Постановлением НКВД и Прокурора СССР от 17 мая 1938 осужден к расстрелу по обвинению в шпионской деятельности в пользу немецкой разведки, которую он якобы проводил по заданию Линка.

…Военная Коллегия точными данными о месте и времени приведения приговора в отношении Тимирева В. С. и о месте его захоронения не располагает. В тот период подобные приговоры исполнялись немедленно в населенном пункте, где выносились, а места захоронения не фиксировались.

Эти и другие сведения находятся в прекращенном деле на Тимирева В. С., которое в ноябре 1956 года было направлено в архив КГБ СССР и куда Вы можете обратиться. Позвольте выразить Вам…” и т. д.

Влади́мир Серге́евич Тимирёв (детское прозвище Одя, 4 октября 1914 — 28 мая 1938, Бутовский полигон, Московская область) — русский художник.

Владимир Тимирев

Владимир Тимирев, расстрелян 28 мая 1938 года, Бутовский полигон

…Никакой анонимки среди документов не было, как, впрочем, не было хотя бы чего-нибудь, что можно было бы расценить как толчок к возбуждению дела — не шутка! — о шпионаже. Резидентом германской разведки, завербовавшим Одю, в деле назван Павел Фердинандович Линк. В деле самого же Линка, однако, В. С. Тимирев не упоминается ни разу (справка об этом появилась в Одином деле в 1956 году в процессе отработки заявления Анны Васильевны), что не вяжется с обычным здравым смыслом: такие операции, как создание и развертывание шпионской сети, вербовка агентов и проч., никак не были бы упущены следователем, ведшим дело Линка. Спрашивается: откуда же органам стало известно об Одином участии в “шпионской” деятельности Линка — участии, о котором и сам вербовщик Линк понятия не имел — даже в соответствии с той липой, которой было и его дело? Откуда вообще возник Линк, почему и как Одя был односторонне пристегнут к его делу?!

Линк вместе с семьей жил в нашем доме на Плющихе в коммунальной квартире на четвертом этаже. Среди его детей был Кирилл — живой мальчишка, которому Одя покровительствовал, — тот бывал у нас в гостях, а Одя, соответственно, у него дома. Кирилл некоторое время был в детской группе, которую организовала и вела Анна Васильевна, — память об этих временах и вообще о детстве привела Кирилла к нам в 60-е годы. Он рассказал о своей непростой судьбе, о том, как он — сын “немецкого шпиона” — добровольцем ушел на фронт, прибавив себе годы в метриках, как прошел через всю войну чудом не раненный, как работал шофером в послевоенной советской оккупационной зоне Германии у самого Василия Сталина, как тот выслал его домой после шоферского инцидента, когда Кирилл едва не ответил ему оплеухой на оплеуху.

Приходится заметить, что подобные вопросы — откуда и как возникло дело — без большого труда можно усмотреть в девяноста девяти из ста судебных дел, возбужденных в то черное время. Человека, которого по каким-то причинам надо убрать (донос, личная неприязнь, хорошенькая жена, антипатия, заинтересованность в имуществе, жилплощади, ботинках — в чем угодно), нужно было провести по бумагам так, чтобы имелся любой, пусть слабый, намек на виновность. В Одином деле знакомство с семьей Линка, территориальная близость с вымышленным “шпионом” оказались удачно подвернувшимися обстоятельствами для пристегивания его к этому делу. Трудно сегодня представить себе, что кому-то из работников органов могло прийти тогда в голову, что их каракули, определявшие людям жизнь или смерть, станут предметом раздумий потомков…

В Одином деле есть несколько протоколов допросов с самооговорами, признания Оди, что Колчак его отчим, и т. д. Значит, Одю пытали. Но как бы эти оговоры ни были ужасны сами по себе, ведь все это случилось уже после ареста. Что же явилось причиной самого ареста — на такой вопрос ответа в деле нет.

Опять мы возвращаемся к доносу, но тогда — где же он? Ответить можно догадкой примерно такого рода: какой, спрашивается, смысл (с точки зрения спецслужб) в том, чтобы среди материалов следственного, то есть в какой-то мере общедоступного, дела (давайте обсуждать наш вопрос в терминологии правового общества) хранились материалы и документы, выявляющие одно из самых, может быть, драгоценных достижений кропотливой работы с людьми — личности сексотов, добровольных помощников, да назовите их как угодно! Не-е-т, подобным бумагам не место там, куда могут дотянуться длинные ручищи правдоискателей, их лучше припрятать подальше — среди оперативных дел, рабочих материалов, документов для служебного пользования и т. п.

…И, наконец, финал: постановление ОСО НКВД СССР от 17 мая 1938 года — приговорить к высшей мере. 28 мая приговор приведен в исполнение.